– Она здесь впервые, – продолжал Планше. –Все эти дни ждала некоего дворянина, который как раз сегодня прискакалоткуда-то издалека.

– Лет тридцати, черноволосого?

– Вот именно.

– С застарелым следом от пули на левом виске?

– Совершенно верно, сударь.

– В фиолетовом дорожном камзоле и таких же штанах, наиспанском жеребце?

– Вы описали его точно, ваша милость… Именно о нем онаи справлялась не единожды… – Планше почесал в затылке и сделал чрезвычайнохитрое выражение лица. – Только, по моему разумению… а если точно, помнению здешней челяди, речь тут идет вовсе не о любовной интриге. Им, я думаю,можно верить – на такие вещи у них глаз наметан, тут нужно отдать им должное…Тут что-то другое, а что – никто, понятно, толком не знает…

Д’Артаньян понятливо кивнул. Смело можно сказать, что еговремена были ничем другим, кроме как чередой нескончаемых заговоров иполитических интриг, принявших такой размах и постоянство, что их отголоскирегулярно докатывались и до захолустной Гаскони. Все интриговали против всех –король и королева, наследник престолa Гастон Анжуйский и вдовствующаякоролева-мать Мария Медичи, кардинал Ришелье и знатные господа, внебрачныепотомки Генриха Четвертого и законные отпрыски титулованных домов, англичане ииспанцы, гугеноты и иезуиты, голландцы и мантуанцы, буржуа и судейские. Многимпорой казалось вследствие этого, что не быть замешанным в заговор или интригустоль же неприлично, как срезать кошельки в уличной толчее и столь же немодно,как расхаживать в нарядах покроя прежнего царствования. Эта увлекательнаяколоверть могла привести на плаху либо в Бастилию, но могла и вывести в тевыси, что иным кажутся прямо-таки заоблачными. Излишне уточнять, что нашгасконец, твердо решивший пробить себе дорогу в жизни, был внутренне готовнырнуть с головой в эти взвихрённые и мутные воды…

И он подумал про себя, что судьба, наконец-то, предоставляетжеланный случай, – вот только как прочесть ее указания, пока что писанныеневедомыми письменами?

– Это все, что тебе удалось разузнать?

– Все, ваша милость, – пожал плечамиПланше. – А если я чего-то не знаю, то это исключительно потому, что никтотут не знает… Да, вот кстати! Та очаровательная особа, что сейчас стоит возлекареты, на мой взгляд, особа еще более загадочная, чем ваша голубоглазая дама иее спутник в фиолетовом…

Д’Артаньян, на которого слова «загадка» и «тайна» снедавнего времени действовали, как шпоры на горячего коня, встрепенулся ипосмотрел в указанном направлении.

Он увидел прекрасную карету, в которую добросовестносуетившиеся конюхи как раз закладывали двух сильных нормандских лошадей, –а неподалеку стояла та самая помянутая особа. И в самом деле очаровательная –не старше двадцати пяти лет, с вьющимися черными волосами и глубокими каримиглазами, в дорожном платье из темно-вишневого бархата. Сияние многочисленныхдрагоценных камней в перстнях, серьгах, цепочках и прочих женских украшенияхсвидетельствовало, что незнакомку никак нельзя считать ни девицей на выданье избедной семьи, ни супругой какого-нибудь малозначительного человечка. Весь ееоблик, таивший в себе спокойную уверенность, все ее драгоценности, карета икони несли на себе отпечаток знатности и несомненного богатства.

Таковы уж молодые люди восемнадцати лет – в особенностибедные дворяне из глухой провинции, с тощим кошельком и богатейшейфантазией, – что мысли д’Артаньяна приняли неожиданный оборот, способныйпоказаться странным только тем, кто плохо помнит собственную молодость.Голубоглазая красавица миледи по-прежнему оставалась в его мыслях – но в то жевремя он был неожиданно для себя покорен и захвачен кареглазой незнакомкой,нимало о том не подозревавшей.

– И в чем же загадка, Планше? – спросил оннезамедлительно.

– Знаете, что сделала эта красотка, когда приехала сюдадва дня назад?

– Откуда же?

– Поинтересовалась, нет ли пришедших на ее имя писем.

– По-моему, вполне естественное желание, – сказалд’Артаньян. – И лишенное всякой таинственности.

– Быть может, сударь, быть может… Вот только онаинтересовалась письмами на имя Мари Мишон, белошвейки из Тура. Таковые письманашлись, числом три, и были ей, понятно, вручены… Мало того, за эти два днятрижды приезжали самые разные люди, искавшие в гостинице опять-таки девицу поимени Мари Мишон, – и их, согласно недвусмысленным распоряжениям, к ней ипрепровождали… Вы и теперь не видите тут загадки? Если это белошвейка, то я,должно быть, епископ Люсонский…

– Совершенно верно, Планше, совершенно верно… –процедил д’Артаньян, вновь уловивший божественный аромат интриги. – Посколькумеж тобой и его преосвященством епископом Люсонским мало общего, то отсюда,согласно науке логике, проистекает…

– Мишон! – фыркнул Планше. – Вы-то самиверите, сударь, что эта дама может носить столь плебейское имечко?

– Ни в малейшей степени, Планше…

– Вот видите! Интересно, какого вы теперь мнения о моейсообразительности, сударь?

– Планше, нам обоим повезло, – великодушно призналд’Артаньян, не особенно раздумывая. – Ты обрел господина, с которым далекопойдешь, а я – толкового слугу…

– Уж будьте уверены!

– Белошвейка Мари Мишон… – повторил в раздумьед’Артаньян.

– Белошвейка, ха! – воскликнул Планше. –Конечно, случается, что иные белошвейки разъезжают в каретах даже побогаче, нотут совсем другое дело… Тут чувствуется порода. Взгляните на нее попристальнее,сударь! Такая осанка сделала бы честь принцессе… Говорю вам, это порода!

– Друг мой Планше, – все в той же задумчивостипроизнес д’Артаньян, – а часто ли тебе приходилось общаться с принцессами?

– Говоря по совести, сударь, вообще не приходилось. Новы же понимаете, что я имею в виду?

– Да, кажется…

– Смотрите, смотрите! – возбужденно зашепталПланше. – А эти господа, никак, плотник и зеленщик? Тот, что повыше, нупрямо-таки плотник, по имени, скажем, Николя, а тот, что бледнее, право слово,зеленщик со столь же плебейским имечком? Коли уж они так церемонно и вежливораскланиваются с белошвейкой, они и сами, надо полагать, из столь женеблагородного сословия…

– Не нужно быть столь злоязычным, друг Планше, –ханжески сказал д’Артаньян. – Негоже злословить о ближних своих, вособенности тех, кого видишь впервые в жизни…

Но на губах его блуждала та хитрая улыбка, что свойственнадаже простодушным гасконцам, – к коим наш герой уж никак не принадлежал.

В самом деле, двое мужчин, подошедших к очаровательнойнезнакомке с видом старых знакомых, менее всего смахивали на представителейпомянутых Планше профессий, безусловно необходимых обществу, но неблагородных…В обоих за четверть лье удалось бы опознать дворян, причем отнюдь не скороспелых(какими, увы, та эпоха уже была достаточно богата). Один был мужчина леттридцати, с лицом и осанкой, в которых было нечто величественное. Ни одинплотник не мог бы похвастать такой белизной рук – да и не всякий знатныйдворянин. Хотя на незнакомце был простой дорожный камзол, в его походке, всемоблике ощущался если не переодетый вельможа, то, во всяком случае, человек,обремененный длиннейшей родословной и гербами, лишенными вычурности имногофигурности, то есть безусловно древними…